а потом ты, может, принесешь мне какие новости: право же, просидев две недели взаперти, только с тобой и с папой, я чувствую уныние и упадок сил, а кроме того, мне так неприятно удерживать молодежь от развлечений, присущих их возрасту!

— Мама, я вас прошу! Мне совсем не хочется идти!

— Что ж, ладно. Вот только, по-моему, это очень эгоистично с твоей стороны, когда я готова пойти на такую жертву.

— Вы же сами говорите: для вас это жертва, а я совсем не хочу идти.

— Ладно; я разве не сказала, что ты можешь остаться дома? Об одном прошу: оставь эти логические выверты. Они крайне утомительны для больного человека.

После этого они помолчали. Миссис Гибсон нарушила молчание, произнеся томным голосом:

— Молли, ты что, не можешь развлечь меня разговором?

Молли извлекла из недр своей памяти несколько полузабытых банальностей, понимая, что это сомнительное развлечение; миссис Гибсон, похоже, была того же мнения, потому что в конце концов произнесла:

— Если бы Синтия была дома!

Для Молли это прозвучало как упрек в недостатке живости.

— Написать ей, попросить, чтобы она приехала?

— Ну, не знаю; от меня столько всего утаивают. Ты ведь в последнее время ничего не слышала о нашем дорогом несчастном Осборне Хэмли?

Вспомнив наказ отца не говорить о здоровье Осборна, Молли промолчала, да ответа и не требовалось, потому что миссис Гибсон продолжила размышлять вслух:

— Видишь ли, если мистер Хендерсон и сейчас настроен так же, как прошлой весной, а что касается Роджера… прискорбно будет, если что-то случится с этим молодым человеком, пусть даже он весьма неотесан, но ведь всем известно, что Африка — место не только нездоровое, но и вовсе дикое, а в некоторых местах там живут людоеды. Я часто перебираю в уме то, что читала про Африку в географических книжках, и лежу по ночам без сна, и если привязанность мистера Хендерсона действительно неподдельна! Господь в мудрости своей скрывает от нас будущее, Молли, в противном случае я бы очень хотела его знать; насколько проще было бы просчитывать свои нынешние поступки, зная наперед, к чему они приведут впоследствии! Нет, думаю, лучше все-таки не тревожить Синтию. Знай мы про все это заранее, мы бы устроили так, чтобы она приехала сюда вместе с лордом Камнором и миледи.

— А они собираются приехать? Леди Камнор достаточно оправилась?

— Разумеется. В противном случае я не стала бы строить планов о том, чтобы Синтия приехала с ними вместе. А это выглядело бы очень недурно, в высшей степени добропорядочно и сильно возвысило бы ее в глазах этих лондонских юристов.

— Так леди Камнор чувствует себя лучше?

— Гораздо. Я думала, папа тебе об этом говорил, впрочем он ведь так щепетилен и никогда не обсуждает состояние своих пациентов. И правильно, это признак хорошего воспитания. Вообрази себе, он и мне почти ничего про них не рассказывает! Да, приедут все, граф и графиня, и леди Харриет, и лорд и леди Каксхейвен, и леди Агнес; а я заказала себе новый зимний капор и черную атласную накидку!

Глава 49

У Молли Гибсон появляется защитница

Леди Камнор достаточно оправилась после тяжелой болезни и перенесенной операции, чтобы осилить переезд в Тауэрс, на свежий воздух; переезд был организован с должной пышностью и размахом, приличествующими высокому рангу больной: ее сопровождало все семейство. Возникла даже вероятность, что «семейство» задержится в Тауэрс на более долгий срок, чем все последние годы, ибо все это время они постоянно странствовали в поисках здоровья. А после этих скитаний от старинного дома, где жили их предки, повеяло на всех покоем и умиротворением, и каждый член семейства наслаждался им по-своему; больше всех радовался лорд Камнор. В суматохе лондонской жизни ему редко доводилось проявить свое пристрастие к пересудам и любопытство к подробностям, а во время пребывания на Континенте он и вовсе был лишен этих радостей, ибо по-французски говорил неважно, да и понимал его плохо. Кроме того, он был прирожденным хозяином, ему интересно было, что творится на его земле, благополучны ли его арендаторы. Он любил выслушивать известия о рождениях, браках и смертях, а на лица у него была поистине королевская память. Говоря короче, если можно представить себе пэра с душой старухи, то лорд Камнор был как раз таким пэром, притом он был крайне благожелательной старушкой и вечно скакал по окрестностям на своем старом добром коне, набив карманы полупенсовиками для детишек и понюшками табака для стариков. А еще, подобно старушке, он с удовольствием выпивал в середине дня чашку чая в гостиной у жены и за этим развязывающим языки напитком поверял ей все, что услышал по ходу дня. Леди Камнор пребывала в той стадии выздоровления, когда такие разговоры приходятся особенно по душе, однако она всю жизнь так решительно пресекала всяческие сплетни, что теперь взяла за правило сперва все выслушивать, а потом задним числом осуждать подобную привычку. Тем не менее в семействе возникла традиция: после возвращения с прогулок пешком, в экипаже или верхом — собираться у камина в комнате леди Камнор, потягивать чай, пока она вкушает ранний ужин, и сообщать ей все мелкие местные новости, услышанные за утро. Когда все, что они имели сказать, было сказано (не раньше), им неизменно приходилось выслушивать осуждающую тираду миледи на давно уже избитые темы: что судачить о других скверно, что все, что они слышали, скорее всего, домыслы, что повторять подобные слухи не пристало. И вот в один из ноябрьских вечеров они собрались в комнате у леди Камнор. Она возлежала — во всем белом, укутанная индийской шалью, — на диване у камина. Леди Харриет сидела на ковре у самого огня, подбирая щипцами выпавшие уголья и возвращая их в жаркую пахучую груду в центре каминной решетки. Леди Каксхейвен, с малолетства пристрастившаяся к рукоделию, пользовалась предзакатным светом, чтобы плести сетки, в которые потом будут собирать фрукты в Каксхейвен-парке. Горничная леди Камнор пыталась разливать чай при свете единственной восковой свечечки, поставленной в отдалении (ослабевшие глаза леди Камнор не выносили резкого света), а могучие безлистые ветви деревьев качались за окнами под порывами налетевшего ветра.

У леди Камнор была привычка придираться к тем, кого она особенно любила. К мужу она придиралась постоянно, но нынче он припозднился, и она, успев по нему соскучиться, заявила, что не желает пить чай. Все остальные знали: отказывается она потому, что рядом нет мужа, который подал бы ей чашку и получил привычную порцию упреков